На полпути к могиле - Страница 76

Он так долго молчал, что я встревожилась. Не слишком ли откровенна я была в своей самооценке? Конечно, в резюме такого не напишешь, но я хотела быть честной…

— Тебе не трудно повторить еще раз? — сказал он, наконец, и его окаменевшее лицо оттаяло, согретое каким-то новым чувством. — Боюсь, я совсем выжил из ума и принимаю желаемое за действительное. Слуховые галлюцинации…

Вместо ответа я его поцеловала. Я была так счастлива, что никак не могла от него оторваться. Только сейчас стало ясно, как плохо мне было без него, ведь, несмотря на весь ужас гибели Франчески, эта минута стала самой счастливой за пять дней после его ухода.

Кости обнимал, гладил меня, целовал так глубоко, что скоро я стала задыхаться. Я откинула голову, глотнула воздуха. Он скользнул губами к шее, нащупывая языком пульс, тихонько посасывая жилку. Этот бьющийся у меня на горле родничок притягивал его, как стрелку компаса, и я оттянула воротник, чтобы ему было удобнее.

Он через голову стянул с меня рубашку, оторвавшись от жилки всего на одно мгновение. Его клыки, уже отросшие от страсти, задели кожу. Кости никогда, даже в самой горячке любви, не оставлял у меня на коже царапин. Он твердо держался в границах, которые я для него установила. О себе я не могла сказать того же. Я не упомню, сколько раз в судорогах страсти пускала ему кровь, но он ни разу не упрекнул меня в нечестной игре. Я гадала, о чем он думает сейчас, лаская мое горло и зная, что мне это нравится. Приходится ли ему держать себя в руках? Жгучая голодная боль у меня внутри, которую можно утолить, только впустив его в себя… Чувствовал ли он что-то похожее, только немного на иной лад? Мучило ли его, что я принимаю лишь часть его, хотя он-то принял меня целиком?

Губы Кости спустились ниже, к груди, но я направила их снова к горлу.

— Дальше, — сказала я, и хотела, чтобы он понял все правильно.

Должно быть, он по голосу угадал, что я говорю не о любовных играх, и напрягся всем телом.

— Что ты делаешь, Котенок?

— Избавляюсь от застарелых предрассудков. Ты вампир. Ты пьешь кровь. Я пила твою, а теперь хочу, чтобы ты выпил моей.

Он долго пристально смотрел на меня, потом покачал головой:

— Нет. На самом деле ты не хочешь.

— Я не боюсь твоих клыков, — выдохнула я, — и тебя не боюсь. Я хочу, чтобы в тебе была моя кровь, Кости. Хочу знать, что она течет в твоих жилах.

— Не искушай меня, — пробормотал он, стискивая кулаки.

О да, он этого хотел, и я хотела отдать ему это — вместе со всем остальным. Я придвинулась к нему:

— Я не искушаю. Я настаиваю, чтобы ты меня выпил. Давай. Снесем последнюю стену, что нас разделяет.

— Ты мне не докажешь, — возразил он, но его сопротивление слабело.

Я чувствовала его растущий голод. Воздух вокруг нас словно искрился, и я никогда еще не видела, чтобы глаза его горели так ярко. Я обвила его руками, погладила губами его горло:

— Я не боюсь.

— А я боюсь. Очень боюсь, что ты потом пожалеешь.

Но при этих словах он крепко обвил меня руками. Я потерлась об него, слушая шорох от трения кожи. Зубами прихватила мочку его уха, сильно прикусила, и он содрогнулся.

— Я хочу. Покажи мне, что не стоило так долго ждать.

Его ладонь откинула мне волосы, губы впились в горло. Я вздрогнула, когда язык прошелся вокруг жилки — хищно, не то что раньше. Он крепче припал губами, всосал кожу, притянул артерию к поверхности и прижал острым зубом. Сердце у меня уже стучало молотом. Должно быть, удары отдавались у него под губами.

— Котенок, — простонал он, не отрывая губ, — ты уверена?

— Да, — шепнула я, — да!

Клыки вошли в кожу. Я ждала боли, но ее не было. О! Совсем не так, как кусал меня Хеннесси. Ничуть не больно. Наоборот. Я почувствовала, как во мне разливается восхитительное тепло. Как будто мы поменялись ролями, и кровь, пролившаяся ему в рот, питала и меня тоже. Тепло нарастало, уносило меня, и я за шею притянула его еще ближе.

— Кости…

Он впился глубже, подхватил меня, когда подогнулись мои колени, я повисла, припав к нему, поражаясь, как с каждым его глотком мне становится лучше. Казалось, я таю в его объятиях, тону в нежданном блаженстве.

Вселенная съежилась, в ней остался только стук моего сердца, ровное тяжелое дыхание и постоянный ток крови, связующий между собой каждую частицу моего существа. Я ощущала Кости, как никогда, понимала, как он объединяет каждое нервное окончание, каждую клетку, как передает им самую суть моей жизни. И я хотела передать это ему, хотела наполнить его собой, утопить его в себе. Чудилось, я утратила вес, плыву, а потом окутавшее меня тепло превратилось в поток жидкого пламени. Да, да!

Не знаю, выговорила ли я это вслух. Реальность больше не существовала. Я чувствовала лишь струящийся во мне жар, от которого закипала кровь. А потом все чувства остро прояснились. Кожа готова была лопнуть, в крови кипел эрос, и последнее, что я почувствовала, — Кости пьет и все крепче прижимает меня к себе.

Я открыла глаза, закутанная в одеяла. Меня обнимала бледная рука, и я, даже не видя часов, как-то почувствовала, что прошло много времени.

— На улице темно? — спросила я, инстинктивно ощупывая горло.

Ни малейшей припухлости, совершенно гладкая кожа. Поразительно: внешне не осталась ни следа, хотя все тело еще звенит.

— Да, темно.

Я, нащупав его холодные ступни, повернулась к нему лицом.

— Ты совсем продрог!

— Ты опять стянула на себя одеяла.

Я оглядела себя. Завернута во все теплое, что было на постели. Кости, прижимавшемуся ко мне, достался уголок-другой, не больше. Пожалуй, он не преувеличивал.